См. также Фотоархив
Оригинальная публикация (на немецком языке) Als Sowjetsoldat in Bad Freienwalde
В 16-й гвардейский мотострелковый полк, который дислоцировался в Бад-Фрайенвальде, я попал по призыву в 1975 году. До этого, после школы, успел поработать полтора года на телевидении – помощником режиссёра и два раза провалиться на вступительных экзаменах в институт. Поэтому когда мне исполнилось 18 лет, то по закону я должен был отслужить два года в армии (или, если попал бы на флот – то три года).
Так совпало, что мне действительно хотелось служить в ГДР. Служба за границей, как казалось, сочетала возможность посмотреть мир с желанием пройти через армию.
Из Москвы призывников привезли в Тамбов. В этом городе – примерно в 500 километрах от Москвы - находился большой сборный пункт, откуда новобранцы отправлялись к месту службы. Ждать отправления пришлось, кажется, пару дней. Ожидание было чем заполнить – у меня в сумке был апрельский номер журнала «Иностранная литература» с романом швейцарского писателя Макса Фриша «Назову себя Гантенбайн».
Назову себя Гантенбайн – говорил я себе в последующие два года, пытаясь иногда представить себя «другим», попытаться посмотреть на происходящее со стороны.
Армейская служба поворачивалась ко мне теми сторонами, о которых я прежде не слышал, не знал, не задумывался. Это и делало службу интересной.
Во Франкфурте-на-Одере – там тоже находился большой сборно-распределительный пункт - нас разбирали «покупатели». Так я узнал первое жаргонное слово, которым называли офицеров, прибывших за новобранцами.
К нашей группе подошёл молодой интеллигентного вида лейтенант, осмотрел нас и предложил повторить за ним – постукивая по любому предмету – определённый ритм. Те, у кого это получилось лучше, попали к лейтенанту в роту связи 16-го полка. Начались занятия по азам радиотелеграфной подготовки. Телеграфный ключ, азбука Морзе... Мне всё больше нравилось то, что похоже и на музыку и в то же время является важной информацией, телеграммой, командой…
По утрам была зарядка, пробежка (у нас говорили «кросс»), завтрак, были и «теоретические занятия» - о международном военно-политическом положении, об организации боевых частей, о вооружении. Некоторые занятия проходили в так называемой «ленинской комнате», где стоял бюст Ленина, а на стене висели плакаты идеологического содержания (что-то вроде «СССР – оплот мира» и «Солдат, ты охраняешь передовые рубежи социалистического содружества»). Был там и телевизор, но я редко видел его включённым.
Молодым солдатам было положено засыпать сразу. Старики позволяли себе ещё послушать транзистор. Любимой радиостанцией была «Радио Люксембург» - там можно было послушать Рода Стюарта, Донну Саммер, «Куин»…
В первые недели я вёл дневник, делал записи в маленьком блокноте. Но однажды наш командир – тот самый интеллигентный лейтенант – увидел мой блокнот и разорвал его. По его словам, личные записи могут содержать военные секреты.
Мы уже прослужили несколько месяцев, когда однажды после отбоя сержант с нижней койки ударил меня – довольно сильно – ногой через матрас на моём втором этаже и приказал:
- Режиссёр (почему-то ко мне прицепилось это прозвище), слетай мухой в каптёрку и принеси «старому» чайку. Одна нога тут – другая там.
Я опешил, но принёс чаю «старичку». Видимо, сделал я это как-то особенно хорошо, потому что в следующий вечер история повторилась. Иногда «старичку» не спалось, и тогда он будил меня среди ночи и посылал за чаем. Мне очень скоро это надоело. И я ему об этом сказал. В результате – несколько последующих недель провёл, чистя солдатский сортир.
Ход службы явно надо было менять. Встретив одного из своих московских товарищей, который служил в комендантском взводе, я спросил: а не надо ли кому-нибудь, чтобы какие-то важные бумаги быстро печатались на машинке или писались красивым почерком? Вопрос был «в десятку» - и ответ тоже.
Так закончилась моя служба радиотелеграфистом. И началась жизнь «штабной крысы»: писание приказов, заполнение ведомостей, относительно свободный график работы и – самое желанное – возможность оставаться в кабинете и читать журналы и книги из нашей довольно хорошей полковой библиотеки.
Но желание получить свою долю армейской «романтики» сохранялось. Я просился ездить на учения, стрелял, бегал, метал гранаты, смотрел на мир из мотоциклетной коляски или из штабной зарешёченной машины (с аппаратурой связи), или из бронетранспортёра. Нам было весело, мы «играли в войну»… Правда, ощущение «игры» иногда пропадало, потому что в наших руках было не игрушечное оружие. А количество железа, брони, моторов, вертолётов и самолётов над головой настраивало на очень серьёзный лад… Позднее я понял: чтобы представить себе войну как событие, «противное человеческой природе» (так Лев Толстой говорил о войне), надо побывать на войсковых учениях с боевыми стрельбами, желательно – крупных учениях.
Был один эпизод, который, почему-то стал для меня главным из всех эпизодов армейской службы. Однажды наш батальон остановился на привал в лесу на краю полигона. Шёл дождь, вода проникала под тент в кузов грузового автомобиля, где я пытался устроиться на ночь между миномётами. Мой напарник охранял машину, позднее я должен был его сменить.
Подошло моё время, я выпрыгнул на землю и стал прохаживаться возле машины. И вдруг услышал еле различимую детскую речь – немецкую. Потом увидел мальчика лет десяти, который с мамой и папой шли по лесу и что-то высматривали под ногами. Наверное, они вышли за грибами или ягодами. Поскольку они смотрели на землю, то не заметили, что подошли совсем близко к военному лагерю. Потом, увидев палатки и машины, они спокойно, не останавливаясь и не выразив никакого удивления, чуть отвернули в сторону и продолжали свою прогулку. И я вспомнил, как в детстве с мамой и папой ходил утром в лес. И подумал: а что если бы мы тогда в подмосковном лесу, собирая грибы или ягоды, увидели бы немецкие военные машины, палатки, немецкого часового с автоматом… Как бы мы это ощутили?
Я понимал, что наши войска в ГДР – это следствие войны, что «так надо». Но мальчик и его родители – тогда году в 1976-м – не участвовали в войне, которая закончилась 30 лет назад. Они у себя дома, у них – своя жизнь… Почему в этой их жизни, в этом их лесу – должны быть вот эти машины, эти палатки с солдатами, которые сейчас проснутся и начнут что-то рыть, что-то рубить, что-то говорить, начнут стрелять… Мне в тот момент совершенно явственно стало понятным, что не эта немецкая семья «необычно» смотрится рядом с нашим лагерем, а что этот наш лагерь – смотрится чужим и ненужным в этом лесу, где мальчик с мамой и папой собирают грибы или ягоды.
Иностранный военный гарнизон - естественно, изолированная территория. Но возможность выйти в город, всё-таки, была. Это можно было сделать с офицером или сержантом. Зачем мы ходили в город? Ну, прежде всего, в банк. Дело в том, что солдаты правдами и неправдами получали из Советского Союза небольшие деньги – в конвертах с письмами. Или кто-то из отпускников привозил от твоих родственников какие-то деньги. (Кстати, в отпуск мало кого отпускали – это происходило либо в связи с болезнью родителей, либо – за особо «отличную службу».) С полученными деньгами можно было пойти в банк и поменять их на марки ГДР. Но для этого у тебя должна быть справка, что ты эти деньги провёз через границу. Я могу ошибиться в точной сумме, но, кажется, речь шла о том, что по одной справке можно было поменять 30 рублей и получить за них – тоже не могу точно вспомнить – возможно, 100 марок ГДР. Естественно, русских денег у нас было иногда больше, чем 30 рублей – хотя бы из тех же писем. А справок не было. Так вот, мы эти справки намастерились писать от руки: они были очень похожи на отпечатанные типографским способом, мы там указывали даже какие-то технические буквы и цифры, которые присутствовали на настоящих справках. Верхом же нашего искусства была вырезанная вручную круглая печать. Я не знаю, видели ли работники банка эти маленькие подделки, или закрывали глаза на наши хитрости – это надо бы спросить у самих работников банка. Но понятно, что «бизнес» наш был незначительным, марки были нужны лишь для того, чтобы купить что-то поесть или приобрести подарок родным перед возвращением домой. Впрочем, удавалось «скопить» и купить что-нибудь действительно существенное – пару обуви для себя или плед для мамы. А ещё у нас в полковом киоске продавали книги, каких в Москве нельзя было найти. У меня до сих пор хранятся «Сказки Шарля Перо», купленные в киоске нашего гарнизона в Бад-Фрайенвальде.
Что касается солдат немецкой армии, я не припомню за два года службы никаких «братских» отношений, никакого сотрудничества. Наверное, офицеры обеих стран встречались между собой, но я этого не знаю. Другое дело, что к нам в полк приезжали местные молодежные самодеятельные коллективы, которые выступали для нас. Запомнилось, как немецкие школьницы надували щёки, играя польки и вальсы на духовых инструментах. В моей прежней жизни я такого не видел. Думал, что духовой оркестр – это дело исключительно мужское, маршевое, торжественное.
Самое главное, что интересовало меня в Бад-Фрайенвальде – это облик города и облик его жителей. Заграничная жизнь явно отличалась от нашей советской – поэтому она и была интересна. Разговаривать мне ни с кем не приходилось, я не знал немецкого, и выучить его во время службы солдату было почти невозможно. Но у меня был фотоаппарат. И я щёлкал всё, что попадалось в поле зрения. Плёнку, конечно, приходилось экономить. Поэтому фотографий получилось не так много.
Хорошо помню: главное, что меня интересовало в Бад-Фрайенвальде – это сам облик «заграничного» города и его жителей. Здешняя жизнь слишком отличалась он советской – поэтому она и была интересной. К сожалению, разговаривать ни с кем не приходилось, я не знал немецкого, а выучить его во время службы солдату было невозможно. Но у меня был фотоаппарат. И я щёлкал всё, что попадалось в поле зрения.
Жители Бад-Фрайенвальде были в большинстве своём приветливы и открыты. Мама с ребёнком не опасалась остановиться, чтобы, улыбаясь, попозировать мне для фотографии. Однажды я посадил гулявшего с одногодками мальчишку к себе на плечи, надел на него фуражку, и мы позировали моему товарищу с фотоаппаратом. Было ясно, что родители не предупреждали детей: мол, держитесь подальше от советских солдат. На одной из улиц мои друзья, с которыми мы вышли в город – прогуляться, посмотреть на витрины и помечтать о том, как уже совсем скоро снимем с себя военную форму – сфотографировались на фоне красивой виллы. Она мне показалась похожей на дома в сказках Андерсена. Так она и запомнилась мне – как сказочный образ, бесконечно далёкий не только от образа солдатской казармы, но и от образа московских домов в районе, где я жил. (И вот теперь я «повторил» тот снимок, см. фото.)
Был и другой опыт. Я ехал на учения и сфотографировал крестьянина, ехавшего в телеге, которую тянула лошадь. Он заметил меня и двумя пальцами показал на шею. Я это понял так: вы нам уже надоели по самое горло.
Прага, апрель 2012