Жизнь и творчество моего деда, выдающегося русского живописца и графика Василия Николаевича Чекрыгина – неотъемлемая часть истории нашей культуры. Он не работал по указаниям сверху, а его философское кредо никак не укладывались в жестко установленные рамки «соцреализма». В итоге безвременно умерший яркий художник был объявлен религиозным мистиком и фактически запрещён.
Василий Чекрыгин родился 7 (19) января 1897 года в городке Жиздра Калужской губернии. Детство провел в Киеве, куда переехали его родители. Там он формировался как личность, обучаясь в иконописной школе при Киево-Печерской лавре и в четырехклассном городском училище. А в тринадцать лет с блеском поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ).
В 1913 году три друга, студенты училища Владимир Маяковский, Василий Чекрыгин и Лев Жегин (сын знаменитого зодчего Федора Шехтеля, в семье которого жил и Чекрыгин) собственноручно изготовили книжку стихов одного из них. Василий переписал эти стихи на специальную бумагу, чтобы перенести их на литографский камень, и добавил несколько рисунков. Это был первый сборник Маяковского – «Я!» (цикл из четырех стихотворений).
Зимой 1913–1914 годов Чекрыгин выставил несколько своих новаторских работ на выставке МУЖВЗ. Но его угловатые, резкие, полные внутреннего драматизма портреты вызывали недовольство педагогов. Из-за идейного конфликта с руководством училища он лишился стипендии и был вынужден прекратить обучение.
Весной 1914-го юный художник принял участие в известной «левой» выставке «№ 4» – последней выставке русского авангарда, проведенной на родине. А летом отправился в путешествие по Европе, где его и застала Первая мировая война. Кружным путем Чекрыгин вернулся в Россию, вскоре попал на фронт и воевал в пулеметной бригаде под Двинском. В 1918 году он опять в Москве и входит в состав Комиссии по охране художественных ценностей.
Начало 1920-х годов – расцвет творчества художника. Чекрыгин создает графические циклы «Расстрел» (1920), «Сумасшедшие» (1921), «Голод в Поволжье» (1922) и «Воскрешение мертвых» (1921–1922).
От того времени до нас дошло почти полторы тысячи его рисунков. Чаще всего он работал прессованным углем, ложащимся на бумагу мягкими, бархатистыми пятнами. И из этих клубящихся пятен, образующих на листе неопределенное, таинственно пульсирующее темное пространство, выступают неясные, но проникнутые страстным драматическим напряжением фигуры и лица. Рисунки эскизны, беглы. Художник не дает им названий – они лишь звенья бесконечной цепи, частицы единого, колоссального замысла, наброски отдельных персонажей и эпизодов, которым предстоит еще получить свой окончательный смысл, объединившись в стройное целое.
Он и впрямь мечтал о грандиозной фреске, посвященной грядущим судьбам человечества. В основе этого утопического замысла – философское учение Николая Федорова (1829–1903) о воскрешении ушедших поколений и переселении человечества в космические дали, которое произвело на Чекрыгина неизгладимое впечатление. Но овладение космосом, путь к звездам – это для художника не техническая задача, а духовный подвиг, совершаемый героическим порывом и озарением. Листы Чекрыгина с их сияющими из мрака обнаженными телами не имеют ничего общего с научной фантастикой. «Не принимайте эти фигуры за тела, в них не должно быть ничего телесного, это только образы, духи», – говорил сам художник.
Но рядом с этой философской утопией в чекрыгинских рисунках возникла и совсем иная тема, злободневная, прямо с газетной страницы – «Голод в Поволжье». И здесь виден тот же интерес не к факту, хотя и страшному, а к его внутреннему драматизму, к духовному напряжению времени.
Перейдя от живописи к рисунку, позволявшему почти мгновенно выплескивать на лист эту разрывавшую его бурю страстей, Чекрыгин остался живописцем по всему своему творческому складу. Поэтому его скромные по материалу листы и кажутся живописью – они не графичны, не линейны, наполнены могучими массами цвета (пусть только черного и белого), сиянием света и глубинами тьмы. И в своей трагической мощи эти работы перекликаются с наиболее драматическими образами великих мастеров прошлого – Тинторетто, Рембрандта, Гойи…
Нельзя не отметить и философско-теоретический труд Чекрыгина «О Соборе воскрешающего музея» (1921).
Страстная одержимость искусством сделала совсем еще молодого творца вдохновителем и автором манифеста целой группы московских художников с близкими духовными устремлениями. Новое объединение, созданное в течение 1921 года, называлось «Маковец» – в честь легендарного холма, на котором в XIV веке Сергий Радонежский основал Свято-Троицкую лавру. В начале 1922-го вышел в свет 1-й номер журнала «Маковец» и состоялась выставка «Искусство – жизнь».
А вот жизнь самого находившегося на взлете талантливейшего 25-летнего художника оборвалась внезапно и трагически: 3 июня 1922 года Василий Чекрыгин попал под поезд близ платформы «Мамонтовская», в тридцати километрах от Москвы.
В стране «победившего социализма» имя Чекрыгина было под запретом с середины 20-х до конца 50-х годов. На протяжении многих десятилетий семья художника бережно и с любовью хранила его произведения и архивы. В нелегких материальных и бытовых условиях нас поддерживала вера в то, что обязательно настанет время, когда творчество Василия Николаевича Чекрыгина будет востребовано и займет подобающее ему место в мировом искусстве.
Со времени смерти моего деда прошло уже более 90 лет. Давно канули в прошлое и СССР, и «соцреализм», однако и в современной России до сих пор не было ни одной ретроспективной выставки Чекрыгина, нет постоянной экспозиции его работ…
Услышав в юности, что наследие Чекрыгина ждет та же печальная участь, что и наследие Рембрандта, я поклялась себе этого не допустить. Восстановление попранной справедливости стало для меня делом чести и долга. О немыслимых трудностях, с которыми я столкнулась на этом долгом пути, и рассказывает моя книга.
Наталия Колесникова
Гавана, 15 января 2013 года