Срок работы моего мужа в Москве подходил к концу, и летом 1982 года нам предстояло возвращение на Кубу. Я оставила эксперту Минкульта СССР Александру Ковалеву доступ к архивам и коллекции в Загорске. Он собирался готовить большую ретроспективную выставку Чекрыгина сначала в Музее имени Пушкина, а затем в Русском музее и Пермской художественной галерее.
Незадолго до нашего отъезда в Гавану к нам зашел Игорь Витальевич Савицкий. Он был уже очень болен и торопился успеть как можно больше сделать для своего великолепного музея. Я показала ему письмо замминистра культуры Иванова, где среди четырех юридических лиц – государственных музеев-получателей дара работ Чекрыгина значился и музей в Нукусе. Игорь Витальевич заверил меня, что не уедет из Москвы без наследия Чекрыгина. Музей в Нукусе оказался единственным, куда действительно поступили некоторые из подаренных работ. Но и там не всё прояснилось сразу – из-за решений, приказов и постановлений Минкульта, полностью исказивших цель моего дара и нанесших ему ущерб.
После отказа директора ГМИИ Антоновой от хранения картин моего деда я решила передать всю подаренную живопись Русскому музею. Там с начала 1920-х годов в постоянной экспозиции находились масляные работы Чекрыгина «Встреча» и «Судьба». У меня дома побывала новый директор ГРМ Лариса Новожилова, сменившая на этом посту Василия Пушкарева, и мы долго говорили с ней о ретроспективной выставке творчества художника в Русском музее. Лариса Ивановна предложила отреставрировать не только подаренную живопись, но и ту часть картин, которая хранилась в Загорске. В итоге я отправила Новожиловой письмо, в котором перечислила все масляные работы, находившиеся на временном хранении в Загорске.
Тогда я еще надеялась, что работа над наследием моего деда начнется так, как мне было обещано в официальном письме Министерства культуры СССР…
В конце июля мы приехали в Ленинград, откуда вскоре отправлялся торговый пароход до Гаваны. Несколько дней, проведенных в северной столице России, я запомнила на всю жизнь. Творцы города достигли поразительного сочетания гармонии и немыслимой красоты. Там всё было на своем месте, даже сфинкс на берегу Невы. Позвякивание трамваев придавало городу особое очарование. А люди пленили меня своей доброжелательностью и гостеприимством, готовностью помочь приезжим.
Наше морское путешествие длилось десять дней. Пройдя пасмурное Балтийское море, мы вышли в Атлантический океан. Его голубая бесконечность навевала покой. Со мной была моя семья – муж и дочка. Я готова была плыть так всю жизнь и никогда не возвращаться на сушу. Но вот вдали одиноко возник стройный силуэт Гаваны. Дочка впервые ехала на Кубу, и ей не терпелось поскорее сойти на берег. Дома она немедленно скинула туфельки и счастливая выбежала босиком на теплый тротуар.
Прошло несколько лет. Мы ходили на работу, а дочь росла, училась, занималась спортом. Иногда Педро уезжал в краткосрочные командировки по странам СЭВ.
Раз в три-четыре месяца я звонила в хранилище Минкульта в Загорске и узнавала, как идет подготовка к выставке. Мне отвечали, что пока никто работы не запрашивал. Звонила я и Ковалеву в Минкульт, но его телефон молчал. Тогда я стала звонить Ковалеву домой, и каждый раз он отвечал, что ситуация сложная и что при личной встрече он всё подробно мне объяснит. Но мы встретились только в сентябре 1988 года, когда мой муж снова получил назначение в секретариат СЭВ и мне удалось выбраться в Москву.
Едва приехав, я немедленно позвонила в Минкульт Иванову, но оказалось, что он ушел из министерства. Ковалев там тоже уже не работал: теперь он был секретарем Союза художников РСФСР. Я побывала в его офисе на Гоголевском бульваре. На мой вопрос, получили ли названные мной четыре музея все подаренные работы, Ковалев ответил утвердительно. Я спросила, почему он до сих пор не организовал ретроспективную выставку моего деда.
«Всё так сложно», – снова посетовал Ковалев. Он повторял это чаще других. По Ковалеву, сложность заключалась в том, что музеи, мол, не любят одалживать друг другу работы из своих собраний и поэтому устроить ретроспективную выставку Чекрыгина, обещанную Минкультом еще в 1983 году, так и не удалось.
Правда, Ковалев поклялся сделать выставку через год, а заодно попросил продать Союзу художников РСФСР несколько графических листов моего деда. Я выбрала девять работ из хранившихся в Загорске.
Сложности в музейном деле, о которых говорил Ковалев, действительно были.
Я вспомнила, что в 1982 году для перевозки наследия в Загорск комбинат имени Вучетича выделил мне автобус. Когда мы подъехали к хранилищу, я встала у двери, чтобы проконтролировать разгрузку. Сотрудница комбината (сейчас ее уже нет в живых) сказала мне: «Наталия Борисовна, не беспокойтесь, идите внутрь. Мы всё выгрузим сами». И шутливо добавила: «Не мешайте!» Шофер быстро занес папки с графикой, чемодан с архивами и живопись в хранилище, и автобус с сотрудницей комбината тут же укатил обратно в Москву. Но среди масляной живописи не оказалось картины «Фабрика», единственного кубистического полотна Чекрыгина. Вернувшись из Загорска, я немедленно позвонила Ковалеву, а затем этой сотруднице, и у нас состоялся серьезный разговор. Ранним утром следующего дня мне доставили «Фабрику» домой, и мы с Педро немедленно отвезли ее в Загорск.
В 1989 году хранилище в Загорске жило своей обычной жизнью. Там царил покой и слышался разве что звон монастырских колоколов. Казалось, что время остановилось.
Но за стенами монастыря бушевала перестройка. Народному депутату, всемирно известному академику Андрею Дмитриевичу Сахарову уже отключили микрофон, как только он заявил о необходимости общественного договора и проведения реформ, жизненно важных для дальнейшего нормального существования страны, подавляемой не одно столетие авторитарными режимами и террором. А ведь еще в 1891 году великий кубинский поэт и воин Хосе Марти, размышляя о характере государственного управления, в своем эссе «Наша Америка» писал: «У народов, состоящих из образованных и необразованных людей, образованные должны изучать искусство правления. Иначе править будут необразованные в силу свойственной им привычки разрешать свои сомнения силой».
Далеко за примерами ходить не надо. В школе я с 3-го по 11-й класс училась вместе с Иосифом Аллилуевым, сыном Светланы Иосифовны, дочери Сталина. А отец Оси, Георгий Мороз, был давно арестован и отправлен в лагеря. На свободу он вышел только после смерти Сталина и затем много лет преподавал в МГИМО.
С дьявольской жестокостью сталинский режим уничтожал и калечил жизни всех людей, так или иначе попадавших в его поле зрения. Одной из миллионов жертв сталинских репрессий был и выдающийся ученый-генетик Николай Вавилов. Он мечтал накормить весь мир выведенными им сортами пшеницы, а умер от голода в лагерях ГУЛАГа. В 1955 году его посмертно реабилитировали. Но даже в начале XXI века уникальная Вавиловская коллекция зерновых, плодовых и ягодных культур находилась под угрозой уничтожения: эти бесценные десятки гектаров земли Росимущество пыталось отобрать у ВНИИ растениеводства и продать с молотка под коттеджи для самых богатых петербуржцев. До сих пор сталинская национализация путем отчуждения применяется при приватизации государственной собственности.
Заканчивая весной 1968 года МГУ, я сдавала экзамен по истории КПСС. Какой вопрос мне достался, уже не помню. Однако запомнила комментарий преподавательницы. Я видела ее впервые в жизни, но она откуда-то знала, что мой муж – кубинец. С упреком в голосе она заметила, что революция на Кубе сделана «не по-научному». Тогда я ничего не поняла и, получив тройку, отправилась восвояси.
И только в июле 2011 года на презентации книги Риты Вилар, дочери одного из руководителей кубинских коммунистов Цезаря Вилара, мне всё стало ясно! Речь шла о старой коммунистической партии Кубы, полностью отвечавшей интересам сталинского Коминтерна. Членов этой партии так и называют – «старые коммунисты». В 1953 году Цезарь Вилар поддержал созданное Фиделем Кастро «Движение 26 июля». За это его исключили из партии и обвинили в троцкизме. Умер он в 1975-м в почти полной изоляции, так как старые коммунисты не позволяли своим соратникам общаться с «ренегатами». А в 1976-м была создана новая коммунистическая партия Кубы, куда массово вошли члены «26 июля» и студенческого «Революционного директората». Это постепенно нивелировало влияние сталинистов на общественное и культурное развитие Кубы.
Тем в России, кто всерьез, а не для красного словца, намерен заняться искоренением сталинизма, рекомендую прочесть роман «Человек, любивший собак», принадлежащий перу современного кубинского писателя Леонардо Падуры. Он был опубликован в 2009 году в Испании, а в 2010-м некоторое количество экземпляров попало на Кубу. Роман посвящен последним дням жизни Рамона Меркадера – убийцы Троцкого. Падура блестяще проанализировал патологичность сталинского режима, превращавшего нормальных людей в мутантов.
Как я убедилась на своем опыте, стараясь добиться устранения нарушений и выполнения условий дарения, право собственности в постсталинском государстве размыто и поставлено в зависимость от юридически ничтожных обстоятельств, с единственной целью отчуждения у законного владельца собственности и лишения его права на рекламацию по поводу нарушений.
По закону дарение художественных наследий отнесено к категории пожертвований, и все касающиеся этого вопросы закреплены в 582-й статье Гражданского кодекса Российской Федерации.
Условия моего дарения были нарушены. Подаренное попало не в те места. Факты, относящиеся к дарению, грубо искажены. Состояние подаренных работ на сегодняшний день остается невыясненным. Нарушения не исправлены.
Юридические кодексы и Конституция были в СССР, есть они и в России. Но по многовековому обычаю их подменяли и подменяют решения, приказы, положения и постановления, исключающие закон. Я утверждаю это на основании тех бессмысленных аргументов, которые мне приводили некоторые служители культуры и адвокаты при отказе исправить допущенные нарушения.
Тем не менее в последнее время наметились определенные изменения в подходе к вопросам собственности. Так, наконец-то принято решение о возврате Русской православной церкви ее исконной собственности, экспроприированной у нее в советское время. Это правильный правовой прецедент. Естественно, потребуется немало труда для согласования спорных моментов с теми юридическими субъектами, которые в течение долгих лет владели церковным имуществом, отданным им в пользование по ничтожным приказам, решениям и постановлениям.
Правовед, государственный деятель и воспитатель императора Александра III, Константин Победоносцев в своих лекциях по гражданскому праву четко разъяснил, что владелец и собственник – не всегда одно и то же понятие. Консервативные взгляды Победоносцева, как и его политическая доктрина, неприемлемы для подавляющего большинства людей. Но профессиональная этика интерпретации закона Победоносцевым оставляла широкое правовое поле для адекватного решения вопросов собственности для всех существовавших в его время сословий. Нарушение условий дарения Победоносцев не трактует. Предполагаю, что в его время волеизъявление дарителя уважалось, а нарушения условий дарения были привнесены в жизнь в последующие эпохи. В любом случае на взгляды современных последователей и поклонников Победоносцева оказал неизгладимое влияние Гражданский кодекс 1922 года. В подтверждение приведу строки из письма одного из успешных адвокатов:
«Дорогая Наталия! Ничего хорошего сказать не могу. Из письма Иванова следует, что выставку Минкульт мог проводить, а мог и не проводить, по их усмотрению. Если завтра начнется судебный процесс, то в каждом из четырех перечисленных музеев окажется по одной или по нескольку работ Чекрыгина и никаких претензий суд не примет, так как в письме Иванова не указано то количество работ, которое должно быть в каждом музее. Как эти работы попадали или попадут в музеи (я имею в виду закупочную комиссию), их личное минкультовское дело. Нет оснований влезать в их внутреннюю кухню. Судья не примет Ваше требование. Далее. Насколько я теперь понимаю, Договора дарения никогда не существовало. Есть только Ваше письмо и ответ Иванова. Ваше письмо доказательством не является, так как Вы можете написать еще десять писем (скажет судья). Остается ответ Иванова-Минкульта. Относительно обещаний Минкульта всё в порядке. Минкульт свои обещания выполнил или выполнит (сроки выполнения и их характер в письме не конкретизированы). А обещало оно (министерство) дар у Вас принять и, в общем, это всё. «Что Вы хотите? – спросит меня судья. – А самое главное, на каком основании?» Что должен будет ответить Ваш адвокат? «Так хочет моя клиентка?» Маловато для судебной позиции серьезного юриста. Грустно, но что поделаешь».
В то время Федеральное агентство по культуре и кинематографии (ФАКК) уже отказало мне в ответ на мое письмо президенту России, и «серьезный юрист» сыграл в унисон с ФАКК. Он, как и чиновники ФАКК, проигнорировал тот факт, что ГК РФ в определенных статьях говорит о свободе договора, о том, что необязательно договор должен быть нотариальным, он может быть административным, как мой с Министерством культуры СССР. Договор становится договором, когда он является реальной сделкой, как в моем случае. Я передала дар Минкульту для вручения четырем музеям. Минкульт принял дар и взял обязательство выполнить условия дарения. В письме Минкульта на мое имя указан срок выставки работ Чекрыгина – 1983 год. И всё содержание официального письма замминистра Иванова – это подтверждение обязательства по точному выполнению реального договора, адресному дарению работ художника.
Данные факты настолько очевидны, что кажется странным вообще обсуждать эту тему. Но, как говорил один наш друг, правоту дела определяет половина совета присяжных плюс один. Видимо, я попала к адвокату одного из «друзей Третьяковской галереи». А как раз этой галерее мой дар не предназначался!
Заканчивался 1989 год. До полного краха СССР оставалось немного, новые люди несли новые идеи.
Однажды, когда я навещала работы моего деда в Загорске, туда же приехал и мой знакомый деятель искусства. Я часто видела его в коридорах Минкульта, когда в 1981 году передавала свой дар для музеев. Теперь он занимал высокую административную должность. Знакомый дал мне свои телефоны и сказал, что хочет со мной поговорить. Я уезжала на месяц в Гавану, а как только вернулась, зашла к нему на работу.
«Вовремя вернулись, – сказал мой знакомый. – Хранилище переходит от Минкульта к комбинату имени Вучетича, а раз у Вас нет жилья в Москве, то тут одна важная дама из Минкульта решила отчуждать Вашу коллекцию».
После случая с исчезновением картины «Фабрика» доверять коллекцию в комбинату имени Вучетича я опасалась. Знакомый помог мне забрать наследие моего деда из Загорска.
Снова уникальная коллекция оказалась в нашей служебной квартире, только теперь у метро «Профсоюзная», на низеньком втором этаже. Один балкон выходил в проходной двор. Мне надо было скоро уезжать, на этот раз навсегда. Из дома я почти не выходила, боялась за коллекцию.
Желающих приобрести у меня наследие Чекрыгина хватало, но я отказывала всем, пока не встретила давнего знакомого – искусствоведа Василия Ивановича Ракитина. Моя мама когда-то отзывалась с похвалой о его статье в «Московском художнике», посвященной выставке Чекрыгина в ГМИИ (1969/70). Ракитин был человеком довольно неординарной судьбы. Позже он рассказывал мне, что со студенческих лет постоянно посещал дома художников Жегина и Киселева. Василий Иванович предложил устроить ретроспективную выставку моего деда в Германии. Я согласилась.
И в 1992 году в известной кёльнской галерее «Гмуржинска», прежде всего усилиями Ракитина была организована большая ретроспективная выставка Василия Чекрыгина. Правда, я узнала о ней лишь задним числом, когда наконец мне на Кубу прислали несколько экземпляров каталога. Но, так или иначе, единственная ретроспективная выставка выдающегося художника состоялась! Я с радостью обнаружила, что каталог выполнен профессионально, что все работы, представленные в нем, подлинны и что инициалы – мои и Нины Васильевны Чекрыгиной – на архивных материалах, хранившихся в нашей семье, тоже аутентичны.
Человек может жить всюду, где живут люди. Кто-то из русских теперь живет в Лондоне или Нью-Йорке, а кто-то переехал в Прагу, Берлин или Париж.
Я же много лет живу в Гаване. Испанский язык изучала, читая перевод романа Солженицына «В круге первом». Книгу мне привезли из Мадрида в подарок. На русском достать не удалось. В Гаване начала 1970-х Солженицына читали многие. Русскую культуру на Кубе вообще знают хорошо и глубоко, и многие до сих пор смотрят на Россию через эту лестную призму.