Впервые я прилетела в Гавану солнечным январским днем 1969 года. Это был последний рейс «Аэрофлота» с промежуточной посадкой в Мурманске. Маленький заснеженный мурманский аэропорт напоминал домик в Клондайке из рассказов Джека Лондона. В Гаване тоже стояла холодная погода, необычная для Кубы. Поскольку мой муж был в длительной командировке по странам Ближнего Востока и Африки, меня встречали наши кубинские друзья. Кого-то из них уже нет в живых, некоторые теперь живут далеко, а кое-кто изменился до неузнаваемости.
Едва я добралась до дома и избавилась от чемодана, друзья сразу же повели меня знакомиться с городом. Туда-сюда сновали огромные американские «шевроле» и «форды». Медленно плыли переполненные до невозможности глазастые автобусы «Лейланд». Один из президентов так называемой республики Куба, Карлос Прио Сокаррас, продал этой британской компании (за 100 миллионов долларов) приоритетное право на городской транспорт Гаваны. «Лейланд» уничтожила все трамвайные линии, окончательно испортив транспортную инфраструктуру города. Эту историю мне рассказали друзья во время прогулки.
Навстречу шли самые разные люди. Группы школьников, «милисианос» в беретах, светло-синих рубашках и брюках цвета хаки, военные, штатские, домохозяйки. Иногда встречались пожилые дамы в дорогих меховых накидках и с множеством золотых украшений. Их спутники были аккуратно одеты, большинство при галстуках. Олигархическая буржуазия почти вся эмигрировала в первые же дни после падения режима Батисты в 1959 году, а это была средняя прослойка, в основном хозяева доходных домов. Многие из них постепенно тоже покидали страну. Тем же, кто не захотел уехать, правительство выплачивало пожизненную ренту за национализированные здания. Но в их частные жилища никого не подселяли. Они так и остались безусловными собственниками, а их дети и внуки спокойно вступают в права наследства и продолжают жить в домах своих предков. Повторной приватизации и легализации этой недвижимости от них никто не требует.
В известном смысле мне повезло: я сразу попала в культурную среду, похожую на московскую. Один из наших друзей, учившихся с моим мужем в МГИМО, познакомил меня со своим дедушкой – знаменитым кубинским поэтом Николасом Гильеном.
В середине 1930-х годов Гильен входил в парижскую группу молодых поэтов «де ля негритюд», у истоков которой стояли будущий первый президент Сенегала Леопольд Сенгор и будущий президент Гаити Франсуа Дювалье (свирепый диктатор по прозвищу «Папа Док»). Тогда афроцентризм в искусстве и литературе был в большой моде. В 1937-м Гильен вступил в коммунистическую партию Кубы и вел репортажи о гражданской войне в Испании.
Когда в 1952 году на Кубе установился полицейский режим диктатора Батисты, Николасу Гильену запретили въезд на родину, и до революции 1959 года он жил в эмиграции. Именно тогда он написал эти известные строки: «Моя родина кажется сахарной, / она из зеленого бархата, / но солнце из желчи над ней».
А Роза, жена Николаса, своими манерами напоминала мою бабушку Веру. Она была такая же благожелательная и так же часто, как и бабушка, разговаривая со мной, красиво и старательно вышивала на пяльцах. Я сказала ей об этом сходстве. Роза ответила, что рукоделью ее научили в немецкой «Петер-Пауль-шуле». Моя бабушка была выпускницей такой же школы.
Николас часто читал мне свои новые стихи, всегда пленявшие меня удивительной мелодичностью, ритмом и глубиной, а Роза много рассказывала о Гаване ее юности. Оба они нередко упоминали о своем старом друге Алехо Карпентьере, классике испаноязычной литературы ХХ века. Однажды он, выступая на литературном вечере, вдруг заплакал – из-за того, что жена-француженка ушла от него к художнику Карлосу Энрикесу, который запечатлел ее прелестный облик на нескольких полотнах. Позднее в своем романе «Потерянные следы» Карпентьер по-своему отомстил бросившей его женщине, представив ее в негативном образе взбалмошной француженки Муш.
Уроженец Гаваны Алехо Карпеньтьер был сыном француза и русской, племянницы поэта-символиста Константина Бальмонта. Все его романы отличаются лапидарностью видения как внешнего, так и индивидуального мира его героев. Карпентьер был и поэтом, и признанным музыковедом, и великолепным знатоком истории религий. Его первый роман «Экуэ Ямба-о!» («Хвала Богу!») – поэтичное повествование об органичном слиянии африканской и испанской культур в национальном самосознании кубинского народа.
В романе «Век просвещения» писатель с удивительным мастерством раскрывает масштаб и трагизм Великой французской революции XVIII века, которая породила в Латинской Америке идеи освобождения от испанского гнета. Однако автор ярко описывает и эпизод ввоза на американский континент гильотины.
Два последних романа Карпентьера – «Весна священная» о жизни на Кубе русской балерины-эмигрантки и «Превратности метода» о неограниченной власти, при которой отсутствует диалог с обществом и власть удерживается любой ценой.
Центральный персонаж «Превратностей метода» – собирательный образ президента некой вымышленной латиноамериканской республики. Президенту не важно, что о нем думают дома, но важно, как его воспринимают во Франции. Он коррумпирован, циничен, хорошо образован. Красноречие нужно президенту только для выступлений перед дипломатическим корпусом, когда он цитирует наизусть писателя и историка Жозефа Эрнеста Ренана, а в борьбе с восставшим народом его единственный метод – «свинец для негодяев». Но изгнал президента не восставший народ, а его доверенное лицо, личный секретарь, воспользовавшись волнениями масс. За долгие годы близкого общения с президентом он постиг не только ораторское искусство босса, но и всю эффективность его метода.
Роза и Николас жили на 22-м этаже высотного дома. На стенах их огромной квартиры висели полотна мастеров кубинского авангарда. Многие из полотен по духу были так близки работам московских художников-«маковцев», что сначала я, честно говоря, не поверила своим глазам. Кубинский авангард и в живописи был определенным образом связан с русским авангардом. Так, художница Амелия Пелаэс училась во Франции у русской художницы Александры Экстер и позднее часто ездила к ней в Париж. Работы Экстер бережно хранились дома у Амелии в Гаване. Теперь они находятся в кубинском Национальном музее изящных искусств вместе с работами Пелаэс.
Так мы и жили в Гаване до конца XX века, за вычетом девяти московских лет (1973–1982).
…Шел 2000 год. Однажды вечером, войдя с улицы в квартиру, я услышала из телевизора русскую речь. Высоковатый мужской голос произнес: «Мы должны забирать свое!» Телевидение транслировало пресс-конференцию Фиделя Кастро и Владимира Путина, нового президента России, приехавшего с визитом на Кубу. Речь шла о долге Республики Куба перед Российской Федерацией – правопреемницей СССР. Увы, стороны так и не пришли к соглашению. Даже спустя десять лет экс-министр экономики и планирования Кубы, доктор наук Хосе Луис Родригес в своей книге «Записки о кубинской экономике» посетовал: «До сих пор Россия продолжает свои попытки вернуть долг через Парижский клуб, что является неприемлемым для Кубы»*.
Собираясь писать книгу о нашей семье, я давно хотела проверить, что же на самом деле происходит с подаренными мной работами Василия Чекрыгина. И после слов Путина о «своем» решила уточнить, как обстоят дела с «моим». Но только в 2004 году, когда у меня появился компьютер, мне удалось связаться с музеями, которым был предназначен мой дар.
Ни в Русском музее, ни в Музее имени Пушкина, ни в Пермской художественной галерее никогда не слышали о подаренных работах!
Заведующая отделом живописи Русского музея О.Н. Шихерева сообщила мне, что к ним картины не поступали. А главный хранитель Пермской художественной галереи Н.В. Скоморовская написала, что у них есть только 12 работ художника, которые они приобрели у моей мамы в начале 1970-х годов. Наталья Владимировна рассказала мне, что в Перми графика моего деда представлена в постоянной сменной экспозиции и что его работы галерея показывает на своих зарубежных выставках.
Из Музея имени Пушкина я получила сообщение, что в 1983 году в музей поступило восемь графических работ художника, но не как дар, а как очередное пополнение музейного фонда. Список этой графики мне любезно прислали. Но там были указаны только инвентарные номера ГМИИ. А ведь установить, дар это или нет, можно только по номерам, отраженным в дарственных списках и актах поступления. Таких актов ГМИИ мне не прислал. О подаренных восьми живописных полотнах также ничего не было известно.
Дар исчез! Я ужаснулась и решила любыми средствами начать поиск. Сотрудница одного из музеев посоветовала мне прежде всего написать в Третьяковскую галерею и узнать, нет ли у них подаренных мной работ. Третьяковской галерее я ничего не дарила, но все же направила туда письмо – на имя заместителя директора по хранению Л.И. Ромашковой. Лидия Ивановна любезно и обстоятельно ответила на мой запрос. В своем письме она сообщила:
В течение долгих лет в Москве по решению Правительства СССР строилось музейное здание по адресу Крымский вал, д.10 – напротив центрального входа в Парк Культуры и отдыха им. Горького. Строительство здания к 1980 году закончилось, и было принято решение об открытии в нем Государственной картинной галереи СССР. Таким образом, был дом, но не было коллекции, однако был художественный фонд Союзов художников СССР и РСФСР и т.п. Произведения начали поступать в новую галерею. Вероятно, в силу этих обстоятельств в Государственную картинную галерею СССР поступила большая часть Вашего дара.
На основании приказа Министерства культуры СССР № 433 от 27 июля 1982 года в Государственную картинную галерею СССР поступили произведения живописи В.Н. Чекрыгина в количестве 8 единиц хранения; по приказу № 718 от 21 декабря 1982 года произведения графики В.Н. Чекрыгина в количестве 283 единиц хранения. Из них 218 единиц – Ваш дар…
Всего произведений художника В.Н. Чекрыгина из Вашего дара в Государственную картинную галерею СССР поступило 226 единиц, из них 8 единиц живописи и 218 единиц графики.
В начале 1986 года основное здание Государственной Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке было закрыто на реконструкцию и капитальный ремонт. В соответствии с постановлением Правительства СССР здание на Крымском валу вместе с коллекцией было передано Государственной Третьяковской галерее, и Государственная картинная галерея СССР перестала существовать как музей. Таким образом, интересующая Вас коллекция произведений художника В.Н. Чекрыгина вошла в состав коллекции Государственной Третьяковской галереи…
Итак, из Вашего дара, насчитывающего 308 произведений живописи и графики художника В.Н. Чекрыгина в Государственной Третьяковской галерее находится 226 единиц, в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина – 8 единиц. Куда и как распределены остальные 74 единицы, мне неизвестно.
Удивительное открытие: о моем даре знали только в Третьяковской галерее, которой я не дарила абсолютно ничего! Ромашковой было известно даже то, чего не знали в Музее имени Пушкина: восемь поступивших в него графических листов Чекрыгина были частью дара.
Внимательно прочитав это письмо, я поняла, что после моего отъезда из Москвы летом 1982 года директор Центрального дома художника на Крымском валу Пушкарев и эксперт Минкульта Ковалев занялись организацией и комплектованием Государственной картинной галереи СССР, полностью проигнорировав условия моего дара и письменное обязательство Министерства культуры СССР о выполнении этих условий. Однако Правительство СССР, обладая более сильным административным ресурсом, воспрепятствовало созданию Государственной картинной галереи – власть по инерции отдала предпочтение Третьяковской галерее.
Так были нарушены основные этические и юридические нормы, лежащие в основе дарения. Даром распорядились как простым поступлением, не имеющим встречных обязательств, или как выморочным имуществом при живом дарителе.
Вскоре после своего письма Ромашкова позвонила мне в Гавану, чтобы установить со мной личный контакт, как и должно быть в начале переговоров, направленных на решение спорного вопроса. Лидия Ивановна любезно пообещала по возможности выяснить, где находятся недостающие 74 графических листа из дара (через два года 47 из них нашлись в Музее искусств в Нукусе, а судьба остальных 27 работ до сих пор туманна). Она также сообщила, что в ГТГ масляные работы поступили в неотреставрированном состоянии и что она немедленно, еще в 1986 году, отправила все восемь живописных полотен на реставрацию. Ромашкова была опытным и честным хранителем. К связанным с моим даром нарушениям она отнеслась со всей серьезностью профессионала.
К сожалению, наши переговоры не имели продолжения. Недели через две после телефонного разговора Ромашкову внезапно перевели на другую должность, а место главного хранителя Третьяковской галереи заняла Е.Л. Селезнева, по совместительству – президент Российского комитета Международного совета музеев (ICOM). Ее коллеги из других музеев писали мне, что она «дама творческая и не особенно увлекается вопросами хранения». Из газет я узнала о том, что у ГТГ есть свои реставрационные мастерские. И с тех пор уже много лет пытаюсь выяснить у руководителей галереи, кто, где и когда реставрировал подаренные мной полотна Чекрыгина. В частности, я неоднократно обращалась к госпоже Селезневой, но она не ответила ни на один из моих многочисленных запросов.
Впрочем, права дарителей нарушаются не только в России и не только при дарении произведений искусства. Это происходит и с другими видами собственности.
Так, в начале 1970-х годов, когда в Чили правил Альенде, дедушка моего знакомого чилийца подарил одному из муниципалитетов Сантьяго огромный участок земли под парк. Но после прихода к власти генерала Пиночета приближенные к нему инвесторы застроили эту территорию жилыми домами. В итоге даритель так и не смог добиться исправления нарушений, допущенных по отношению к его дару. После падения режима Пиночета наследники умершего к тому времени дарителя обратились в суд. И суд признал их жалобу справедливой, поскольку подаренный земельный участок был незаконно отчужден у муниципалитета. Факт отчуждения у муниципалитета подаренной ему земли автоматически перечеркнул суть дарения, поэтому участок де-юре вернули семье дарителя в частную собственность. В результате наследники получили достойную денежную компенсацию за допущенные нарушения условий дарения.
Судя по прессе, возвращают частную собственность и в Румынии. Последствия экспроприации, проводившейся там в прошлом, ныне устраняются в соответствии со статьей 1 Протокола № 1 к Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Согласно этому документу, защита прав собственности оценивается как защита прав человека. При этом пострадавшая сторона должна доказать, что имело место вмешательство государства и что это вмешательство не было прямо предусмотрено законом, не преследовало легитимных целей и не являлось необходимым в демократическом обществе. Так, в 1990-е годы суд постановил вернуть бывшему королю Румынии Михаю I его наследственные владения, а оставшемуся в живых сыну казненного коммунистического диктатора Чаушеску – экспроприированную у его покойного брата коллекцию живописи.
В свое время граф де Лагунилья, гражданин Кубы и потомок родовой испанской знати, очень малочисленной в Латинской Америке, подарил Национальному музею изящных искусств огромную семейную коллекцию древнеегипетского и античного искусства, собранную его семьей в течение нескольких столетий. Фидель Кастро, профессиональный адвокат и человек энциклопедических знаний, собственноручно помог графу оформить все дарственные списки и документы. Вместе они уточнили и записали названия и размеры каждого экспоната. Точно такую же работу выполнил вместе со мной Пушкарев. Но графу повезло больше: его дар поступил по назначению. Произведения выставлены в постоянной экспозиции в Национальном музее изящных искусств в Гаване. Под каждым экспонатом табличка – «Дар графа де Лагунилья».
В России дарителям произведений изобразительного искусства иногда тоже везло, и чиновники, занимавшиеся культурой, были вынуждены действовать строго в соответствии с законом. В других случаях те же самые чиновники своими решениями и постановлениями нарушали закон и Конституцию России, нанося абсолютный вред не только дарителям, но и музеям, а главное – подаренным наследиям.
В Минкульте нет какого-то единого стандарта в этом вопросе. Например, мне известны два случая возврата дара его законным получателям.
В начале 1970-х годов коллекционер А.С. Жигалко подарил своему родному городу Чкаловску несколько тысяч работ русских художников. Минкульт немедленно принял решение ничего не отправлять в Чкаловск. Полотна пролежали в ящиках на товарной станции два года.
Жигалко оформил свой дар нотариально. Но для того, чтобы дар попал в указанный им музей, ему пришлось два года сражаться с юридически ничтожными решениями руководящих сотрудников советского Министерства культуры. В результате руководство Минкульта все-таки завизировало поступление дара Жигалко в музей в Чкаловске. Об этом сообщил в своей книге «Золотое весло» Евгений Богат.
Второй известный мне случай – возвращение в 2005 году иконы Николая Чудотворца в Соликамск. Оттуда ее увез на реставрацию Геннадий Попов, теперешний директор Музея имени Андрея Рублева. Икона пробыла на реставрации… сорок лет! А ведь она была даром Ивана Грозного городу Соликамску. Дарственная сгорела, но из устных преданий и летописных упоминаний следует, что икона – собственность Соликамска. В Музее имени Андрея Рублева она находилась в постоянной экспозиции. Ей были обеспечены оптимальные условия хранения. Но в конце концов дирекция музея вспомнила об этических принципах, и вернула икону законному собственнику. А в музее осталась ее легальная копия, сделанная перед отбытием Николая Чудотворца в Соликамск. Копия выставлена в экспозиции с указанием, что это не оригинал. Документы, разрешающие возвращение иконы Николая Чудотворца законному собственнику, были оформлены и завизированы руководством ФАКК. Эти сведения опубликованы на сайте «Культурное наследие Прикамья» (2005).
В обоих случаях, при разных политических системах в нашей стране и различном оформлении дарственной, российским дарителям повезло. Волеизъявление дарителей, царя Ивана Грозного и советского инженера А.С. Жигалко, было соблюдено.
А вот сыну художника Николая Рериха – Святославу, захотевшему подарить работы отца Международному центру Рерихов в Москве (МЦР), не повезло. Дар Святослава Николаевича был оформлен нотариально и предназначен МЦР. Но Минкульт СССР полностью проигнорировал волеизъявление дарителя. Работы дара были направлены в Музей Востока. Позднее ту же линию поведения по отношению к этому дару продолжил Минкульт России.
В статье «Ложь на длинных ногах» («Новые известия» от 2.11.2005) генеральный директор МЦР Л.В. Шапошникова подробно рассказывает о нарушениях, допущенных Минкультом как в советское время, так и позднее. Вспоминая о том, как в 2002 году Хамовнический суд установил факт принятия МЦР наследуемого имущества, автор приводит цитату из надзорной жалобы тогдашнего министра культуры России: «Господин Швыдкой, анализируя решение Хамовнического суда от 6.08.2002, писал в своей надзорной жалобе: “Указанное решение непосредственно затрагивает интересы Министерства культуры Российской Федерации как представителя собственника государственного федерального имущества, входящего в состав Музейного фонда Российской Федерации. Министерство культуры считает это решение неправильным и подлежащим отмене…”».
Нарушения условий дара Святослава Рериха привели к плохим последствиям. В статье «Пропавшие картины Рерихов» («Независимая газета» от 24.04.2008) заместитель генерального директора МЦР А.В. Стеценко поместил таблицу измененных размеров и названий работ, подаренных Международному центру Рерихов.
Точно по такому же сценарию были нарушены условия и моего дара четырем советским музеям. Нарушения тоже начались в Минкульте СССР, еще в далеком 1982 году, а нынешнее руководство Минкульта России охотно принимает их за правило.